Он поглядел на лениво отряхивающегося мужчину в военнойформе.

— Поднажми, приятель, можешь?

— Чего это? У него не горит.

Тем не менее он застегнул штаны и отступил от писсуара,чтобы они могли подойти.

Бен подсунул руку Проныре под спину, зацепил ладоньюподмышкой и поднял. Ягодицы Бена на миг прикоснулись к кафельной стене, и онпочувствовал, как та вибрирует от музыки. Полностью отключившийся Проныраподнялся тяжело и безвольно, как мешок. Просунув голову под другую руку Крейга,Мэтт обхватил его за талию, и они вынесли Проныру за дверь.

— Вон Проныра топает, — сказал кто-то. Раздался смех.

— Делл должен гнать его в три шеи, — проговорил Мэттзадыхающимся голосом. — Знает же, чем это всегда кончается.

Они прошли за двери, в фойе, а потом дальше, на деревяннуюлесенку, ведущую вниз к стоянке.

— Легче… — кряхтел Бен. — Не уроните.

Они спустились с крыльца. Вялые ноги Проныры стукались оступеньки, как деревянные колоды.

— Ситроен… в последнем ряду.

Они перенесли Крейга туда. Прохлада воздуха теперь ощущаласьострее — завтра листва станет багряной. У Проныры хрюкнуло глубоко в горле, аголова на стебле шеи слабо дернулась.

— Сумеете уложить его в постель, когда вернетесь к Еве? —спросил Мэтт.

— Да, наверное.

— Хорошо. Глядите-ка, над деревьями отлично виден конеккрыши дома Марстена.

Бен посмотрел. Мэтт был прав — над темным горизонтом сосенвыдавался острый угол, заслоняющий обыденными очертаниями людской постройкизвезды на краю видимого мира. Бен открыл пассажирскую дверцу и сказал:

— Сюда. Давайте-ка его мне.

Приняв на себя всю тяжесть Проныры, он аккуратно протиснулего на пассажирское сиденье и закрыл дверцу. Голова Проныры привалилась к окну,отчего стала казаться нелепо плоской.

— Во вторник, в одиннадцать?

— Я буду.

— Спасибо. И за помощь Проныре — тоже спасибо.

Мэтт протянул руку. Бен пожал ее. Бен сел в машину, завелситроен и взял курс обратно в город. Стоило неоновой вывеске придорожного кафеисчезнуть за деревьями, как дорога стала пустынной и черной. Бен подумал: вэтот час по дорогам бродят привидения. Позади, всхрапнув, застонал Проныра, иБен вздрогнул. Ситроен едва заметно вильнул.

«Что это взбрело мне в голову?»

Вопрос остался без ответа.

7

Бен открыл боковое окошко так, чтобы холодный ветервыплескивался по дороге домой прямо на Проныру, и к тому времени, как онизаехали на двор Евы Миллер, Проныра отчасти пришел в себя, но словно бы плавалв густом тумане.

То и дело спотыкаясь, Бен отвел его по ступеням черногокрыльца на кухню, тускло освещенную флюоресцентной лампочкой плиты. Проныразастонал, потом низким горловым голосом пробормотал:

— Она дивная девка, Джек, а замужние бабы — они знают…знают…

Из холла выделилась тень — Ева. Из-за старого стеганогохалата она казалась огромной, закрученные на бигуди волосы покрывал тонкийсетчатый шарфик. Ночной крем делал ее лицо бледным и призрачным.

— Эд, — сказала она. — Ох, Эд. Ты опять за свое, да?

При звуке ее голоса Проныра чуть приоткрыл глаза и слабоулыбнулся.

— Опять, опять, опять, — квакнул он. — Уж кому знать, как нетебе.

— Сможете отвести его наверх, в комнату? — спросила ЕваБена.

— Да уж не надорвусь.

Он покрепче обхватил Проныру и исхитрился протащить егонаверх по лестнице и по коридору до комнаты, уложив там на постель. В тот жемиг признаки сознания исчезли, и Крейг провалился в глубокий сон.

Бен минуту помедлил, оглядываясь. Комната была чистой, почтистерильной, вещи убраны с казарменной аккуратностью. Взявшись трудиться надбашмаками Проныры, он услышал за спиной голос Евы Миллер:

— Не беспокойтесь, мистер Мирс. Если хотите, идите наверх.

— Но его надо…

— Я раздену. — Ее лицо было серьезным и полным степенной,сдержанной печали. — Раздену, разотру спиртом и утром помогу с похмельем. Быловремя, мне частенько приходилось это делать.

— Ладно, — сказал Бен и, не оглядываясь, отправился наверх.

У себя он медленно разделся, подумал, что надо бы принятьдуш и отказался от этой идеи. Он забрался в постель и долго лежал без сна,разглядывая потолок.

1

Осень и весна приходили в Иерусалимов Удел с одинаковойвнезапностью тропических восходов и закатов. Демаркационная линия моглаоказаться шириной в один день. Но весна — не самое прекрасное время года вНовой Англии: она слишком короткая и робкая, ей слишком мало нужно, чтобыобернуться лютой и свирепой. Но даже и тогда в апреле выпадают дни, которыехранятся в памяти после того, как забудешь прикосновения жены или ощущениебеззубого младенческого ротика у соска. Зато к середине мая солнце поднимаетсяиз утренней дымки властным и могущественным, так что, остановившись в семь утрана верхней ступеньке своего крыльца с пакетиком, в котором твой обед,понимаешь: к восьми часам роса на траве высохнет, а если по проселочной дорогепроедет машина, в воздухе на добрых пять минут повиснет неподвижная пыль. Кчасу дня третий этаж фабрики разогреется до 95 градусов и с плеч масломпокатится пот, приклеивая рубаху к спине все разрастающимся пятном — прямо какв июле.

Но вот приходит осень, выкинув пинком под зад коварное лето(что случается всякий раз, как сентябрь перевалит за середину) и поначалугостит, как хороший приятель, без которого ты скучал. Устраивается она надолго— так старинный друг, примостившись в твоем любимом кресле, достал бы трубку,раскурил ее и заполнил послеобеденный час рассказами, где побывал и что делалсо времени вашей последней встречи.

Осень остается на весь октябрь, а в редкие годы — до ноября.Над головой изо дня в день видна ясная, строгая синева небес, по которой(всегда с запада на восток) плывут спокойные белые корабли облаков с серымикилями. Днем поднимается неуемный ветер, он подгоняет вас, когда вы шагаете подороге и под ногами хрустят невообразимо пестрые холмики опавших листьев. Отэтого ветра возникает ноющая боль, но не в костях, а где-то гораздо глубже.Возможно, он затрагивает в человеческой душе что-то древнее, некую стрункупамяти о кочевьях и переселениях, и та твердит: в путь — или погибнешь… в путь— или погибнешь… Ветер бьется в дерево и стекло непроницаемых стен вашего дома,передавая по стрехам свое бесплотное волнение, так что рано или поздноприходится оставить дела и выйти посмотреть. А после обеда, ближе к вечеру,можно выйти на крыльцо или спуститься во двор и смотреть, как через пастбищеГриффена вверх на Школьный холм мчатся тени от облаков — свет, тьма, свет,тьма, словно боги открывают и закрывают ставни. Можно увидеть, как золотарник,самое живучее, вредное и прекрасное растение новоанглийской флоры, клонится подветром подобно большому, погруженному в молчание, молитвенному собранию. И,если нет ни машин, ни самолетов, если по лесам к западу от города не бродиткакой-нибудь дядюшка Джо, который бабахает из ружья, стоит завопить фазану,если тишину нарушает лишь медленное биение вашего собственного сердца, выможете услышать и другой звук — голос жизни, движущейся к финалу очередноговитка и ожидающей первого снега, чтобы завершить ритуал.